Зеркала судьбы. Изгнанники - Страница 11

Я мысленно поблагодарила Гунвальда. Итак, лук. Колчан со стрелами. Я делала их сама из сосны, которую добыла все в том же Голодном лесу. Только в Ятунхейме растут такие деревья. У этих сосен древесина крепкая, как железо. Оперение у моих стрел гусиное, красная обмотка. Наконечники выменивала у кузнеца. Каждый воин племени старается сделать такие стрелы, которые можно было отличить от других. Это удобно на охоте, когда их вырезают из добычи. Сразу видно, кто попал.

Охотничий нож всегда со мной, как и плеть. Недлинное, с ладонь, лезвие с резким, заточенным скосом к острию, из-за которого нож напоминает кинжал. Удобная, без всяких затей, дубовая рукоять. Зимой, к примеру, не до изысков – металлические украшения могут примерзнуть к руке. Ножны – кожаные, простые.

Кажется, все проверила, все собрала. Пора. Я вытащила из-за сундука отцовский фламберг. Этот меч отец много лет назад выменял на два десятка коней, и ни разу об этом не пожалел. Выкованный искусным человеческим оружейником, фламберг стал надежным и незаменимым спутником в боях. Две трети узкого клинка, начиная от гарды, были волнистыми, с разведенными, как у пилы, краями. Меч отлично прорубал толстую чешуйчатую шкуру ятунов, оставляя на ней рваные незаживающие раны. Редкая, особой закалки сталь, из-за которой фламберг и был так дорог, обладала почти волшебным свойством: меч никогда не тупился. Я осторожно провела пальцами по поверхности клинка. Пятка покрыта узорами рун, чуть выше – мощные, острые контргарды, помогающие парировать удар противника. Крестовина большая, прямая. Обтянутая кожей рукоять почти в треть клинка длиной удобно ложится в ладони. Она словно еще хранит жар отцовских рук, горячку боя… Отец называл свой фламберг Пламенеющим и сокрушался, что некому будет оставить его после смерти. Он ошибался, великий воин Вархард. Потому что я продолжила его дело. Этой зимой, когда твари из Голодного леса опять рыскали по степи, Пламенеющий был со мной. И со мной же останется. На седле Зверя, с левой стороны, даже имелись две петли для фламберга. Правда, конь всякий раз бывал недоволен, когда я привешивала меч к седлу. Ну, да ничего, привыкнет.

Я подхватила седло, сбрую и выбралась из шатра. Следовало уходить, пока не рассвело. Решила так решила. Шагая по сонному селению в сторону пастбища, я никак не могла разобраться в своих мыслях и чувствах. С одной стороны, грызла обида. Спрашивается, ну, чего им всем неймется? Ведь что же получается? Как на охоту или на бой с ятунами, так Мара – воин! Это пожалуйста! А как жениться кому-нибудь приспичило, так Мара – женщина! Не могли оставить меня в покое? Если не из-за моих заслуг перед племенем, хотя и они значительны, так хотя бы в память об отце! И Бертард тоже хорош! Помнит он меня, видите ли, с детства! Тоже мне, друг отца, называется! С другой же стороны, я понимала: у меня нет права злиться и обижаться. Законы племени выверены веками. И если бы не они, не выжить оркам в суровых краях Т'хара. Действительно, женщина должна хранить очаг, а мужчина – заботиться о безопасности и пропитании семьи. Так было, так есть, так будет. А если все девчонки в воины соберутся? Кто будет рожать детей? Прав Бертард, и старейшины правы. А моя обида – просто детский каприз. Все я понимала. И рассуждала вполне здраво, несмотря на то, что прослыла в племени Безумной Марой. Но была во всем этом одна маленькая такая трудность: ну, не хотела я замуж! Ни в какую! Я чувствовала себя воином, и никем другим! И между прочим, не раз это доказывала. А потому свое изгнание сочла наилучшим выходом. И справедливым. Не буду мозолить глаза оркам, а сама избегу нежеланной судьбы.

Кстати, о судьбе… Разгоряченная спором с самой собой, я не сразу заметила тощую фигуру, которая вывернула из-за дальнего шатра и быстро зашагала мне навстречу. Вот же, не повезло! Я остановилась, почтительно склонив голову перед Одноглазым Улафом. Колдуна в селении уважали и побаивались. Иногда мне казалось, что даже сам Бертард поглядывал на Улафа с опаской. Вечно хмурый, с обезображенным, перекошенным на одну сторону, лицом и ослепшим правым глазом (вроде бы в молодости вступил в бой с каким-то злым духом), колдун выглядел жутко. И вел себя соответственно. Его проклятие считалось смертельным, поэтому никто и никогда не перечил Улафу. В остальном он приносил племени немало пользы. Беседовал с духами, лечил раненых, умел предугадывать появление ятунов. Сегодня его почему-то не было на суде Тира. Хотя по закону положено было.

– Здравствуй, Акхмара, – подходя, неожиданно ласково произнес колдун.

Я в ответ поклонилась, мечтая, чтобы он побыстрее отправился по своим делам. Но Улаф не торопился со мной расставаться.

– Я заглядывал в твою судьбу, – сообщил он.

Интересно, с чего бы такая честь? Я не очень разбиралась в колдовстве, но знала, что гадать на чужое будущее – занятие опасное. Лак'ха может покарать любопытного, обрушив на его голову всевозможные беды и несчастья.

– Ты правильно поступаешь, Акхмара, – продолжал между тем колдун, – твой путь пролегает далеко от Холодных степей. Ты сделала верный выбор.

Я продолжала отмалчиваться. Улаф немного подождал, но, поняв, что ответа не последует, сказал:

– Будь очень осторожна. Твоя судьба интересует не только меня. Не позволяй никому вмешиваться в твою жизнь, иначе станешь послушным орудием в чужих руках. Что бы это значило? Но меня больше интересовало другое:

– Я…еще вернусь в Т'хар? Колдун покачал головой:

– Нет.

Вот так. Приговор произнесен. И он гораздо страшнее, чем любое решение суда Тира.